Сонеты французского поэта Гийома дю Вентре
Сказать об этой книге, что это история одной литературной мистификации — все равно, что ничего не сказать. Хотя, действительно, это рассказ о том, как два друга сочинили сотню сонетов за никогда не существовавшего французского поэта Гийома дю Вентре и придумали ему биографию, в которой и попойки, и дуэли, и Варфоломеевская ночь, и Бастилия, и дружба с Генрихом IV, и даже ухаживание за самой «королевой Марго».
Рассказчик — один из авторов мистификации. Яков Харон. До самой смерти он работал звукооператором на «Мосфильме» и преподавал во ВГИКе — так что к кино эта книжка имеет прямое отношение. Но и это вовсе не самое существенное: впрочем, каждый читатель волен сам определить для себя, что тут главное. Для кого-то это веселая самоирония, с какой рассказчик повествует о том, как видные литераторы и литературоведы находили всяческие достоинства в сонетах дю Вентре (один из доброжелательных критиков даже припомнил, что когда-то читал эти сонеты в подлиннике!). Другому интересны будут тонкие и умные рассуждения автора о музыке, третьему — рассказ о лагерном БРИЗе, бюро рационализации и изобретательства, где оба «переводчика» дю Вентре какое-то время работали вместе с другими зеками в годы войны. А кому-то обязательно понравятся и сами «злые песни»... Для меня же главная ценность этой маленькой книги в личности автора, в его отношении к жизни, в его интонации, совершенно непривычной для литературы о лагерях.
Подлинная биография «дю Вентре». то есть жизнеописание Якова Харона и его лагерного друга Юрия Вейнерта куда трагичней, куда забавней и куда значительней, чем судьба придуманного ими поэта.
Здесь хочется сделать короткое отступление. Все пишущие сегодня о сталинских лагерях не обходятся без эпитетов, из которых «кромешный ад» еще не самый сильный. Но вспомним, что и на воле жизнь была отнюдь не райская!.. А еще вспомним «Божественную комедию»: ведь и в аду, по Данте, было несколько кругов и режим в них был разный, не говоря уже о том, что при наших-то сроках — десять, пятнадцать, двадцать пять — безгрешные грешники ГУЛАГа успевали побывать не в одном только круге.
Конечно, на лесоповале зеку приходилось во много раз трудней, чем, скажем, в угольной шахте, а тем, кто работал под крышей — сапожникам, банщикам. счетоводам,— было гораздо легче, чем шахтеру. Но рискованное дело — делить население «архипелага» на работяг и придурков, безоговорочно отдавая первым все симпатии. В самом деле: откатчик или проходчик в шахте, конечно, работяги. А машинист транспортера или стволовой — кто они? Придурки? Тут и запутаться недолго... Но и умиленно-восторженное отношение ко всем без исключения сидевшим мне не по душе. По своему опыту знаю: жизнь в лагерях во многом копировала вольную жизнь. Там также соседствовали подлость с благородством, дружба с предательством, независимость с подхалимством. Только в тех экстремальных условиях все человеческие качества, плохие и хорошие, были куда виднее, чем на воле.
Харон с Вейнертом за долгие свои сроки прошли, если уж пользоваться дантовым образом, чуть ли не все круги лагерного ада. Поведение истинного интеллигента в самых неинтеллигентных обстоятельствах — вот что кажется мне привлекательней всего в истории, которую рассказывает Яков Харон о себе и о своем друге Юрке, не вернувшемся с «вечного поселения» (погиб в шахте: может быть, несчастный случай, но скорее самоубийство).
Встретились и подружились они в литейке военного завода, поставлявшего фронту вооружение. Там оба вкалывали на совесть, не хуже солженицынского Ивана Денисовича. И все же оставалось время тосковать по прежней, иной жизни, по книгам своей юности. Как писал другой лагерный поэт, мой покойный друг и соавтор Юлий Дунский:
Да, здесь вы не найдете этих книг,
И все о них забыли понемножку.
Уже не вылетает белый бриг
На вспененную волнами обложку,
И буквы не кропят со всех сторон
Три слова: Роберт... Льюис...
Стивенсон.
Харону и Вейнерту ближе была мушкетерская романтика французов. Так, именно там, в литейном цеху завода лагеря, родился Гийом дю Вентре. Яков Харон (как он не похож на своего мрачного однофамильца из греческого мифа!) пишет об этом весело, иронично, нигде не нажимая на трудности той жизни, — тоже отличительная черта интеллигентного и мужественного человека. Я был немного знаком с ним и свидетельствую, что до конца жизни он оставался именно таким.
Конечно, не каждому из сидевших дана такая способность отсеивать из своей памяти горькое и страшное, сохраняя для себя и для других воспоминания о лагерной дружбе, хороших, интересных людях, а то и о любви. Говоря словами самого Харона: «...тюрьма и лагерь в общем-то мало похожи на санаторий или дом отдыха. Но мне сильнее запомнились не теневые стороны, а проблески человечности там, где человечности не предусматривалось и не предполагалось».
Старая мудрость гласит: царство божие внутри нас. Об одной моей знакомой кто-то из общих друзей сказал:
— Странная женщина! Восемь лет просидела, а ничего смешного рассказать не может.
Харон мог. И в этой его книжке вы найдете удивительную смесь веселого и грустного, смесь, из которой состоит всякая жизнь, в том числе и лагерная. А как свободно и естественно автор вплетает в свою речь слова из вроде бы несовместимых эшелонов языка. «Шмон» и «кандей» отлично уживаются у него в одной фразе с «мордентом» и «гетерозиготной доминантой».
Ни Юрий Вейнерт, ни Яков Харон не дожили до публикации «Злых песен Гийома дю Вентре». Может быть, книга и по сей день осталась бы рукописью, если 6 не энергичные усилия их друзей, в частности режиссера Алексея Симонова, влюбленного в творчество дю Вентре и написавшего с изяществом, достойным самого Гийома, прекрасную вступительную статью.
Валерий Фрид
08.01.2017, 2601 просмотр.
